Гений Достоевского – писателя, философа, пророка. Интервью с чл.-корр. РАН Вадимом Полонским

«Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком». Автор этих строк − совсем еще молодой человек, учащийся Петербургского Инженерного училища Федор Достоевский. В письме старшему брату Михаилу будущий писатель, кажется, уже разгадал тайну человеческой души, о которой будет написано каждое его произведение. 11 ноября 2021 года исполнилось 200 лет со дня рождения русского писателя, мыслителя, философа и публициста Федора Михайловича Достоевского – одного из самый известных русских писателей, оказавших влияние на всю мировую литературу. Почему творчество Достоевского актуально всегда? Каким человеком он был? И как ему удалось предугадать культурный переход ХХ века? Объясняет директор Института мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук Вадим Владимирович Полонский − доктор филологических наук, член-корреспондент РАН.

Вадим Владимирович Полонский − доктор филологических наук, член-корреспондент РАН, директор Института мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук

Вадим Владимирович Полонский − доктор филологических наук, член-корреспондент РАН, директор Института мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук.

− Считается, можете меня поправить, что Федор Михайлович Достоевский − самый читаемый русский писатель как на Западе, так и в России. Верно ли это?

− В какой-то степени − верно. Но я бы предложил некоторое уточнение. Роль самого читаемого писателя Достоевский делит с Львом Николаевичем Толстым и Антоном Павловичем Чеховым. Именно эта троица русских классиков действительно самая читаемая в мире.

− С чем это связано? Возможно, они чем-то похожи?

− Ответ скорее в том, что они представляют собой славу русской литературы. Двое из них, Толстой и Достоевский, − представители великого романа. А Чехов – это великая драматургия, которая во многом формирует театр конца ХIХ — начала ХХ веков. Они – великие реформаторы и великие художники. Художники масштаба первостатейных мировых классиков, масштаба – здесь уместны именно эти сравнения – Данте, Гете, Шекспира.

− Но своего времени.

− Да.

− Чем же Федор Михайлович и его творчество так пленяет Запад?

− Тем, что он многое предвидел, предчувствовал, узрел. Время, когда Достоевский входит в литературу – сложное, переходное. Время, которое постепенно готовит культуру к будущему ХХ веку с его кризисом, с его переходом от традиций к посттрадиции, с расширением представления о феномене человека.

Достоевский всё это предвидел. И представил в своем творчестве. Достоевский вскрывает особую роль бессознательного и подсознательного в человеческой душе. В этом смысле он – революционер. Революционер художественного отражения стихии психического, но также и стихии духовного в человеке. По Достоевскому, представление о безднах человеческой души, о подсознательном, бессознательном неотделимо от мистериального в человеке. Человеческая душа − это поле битвы абсолютного добра и зла, света и тьмы, Бога и дьявола. А человек – вместилище бездн. Это и есть откровение Достоевского, то, что поразило мир.

− Как ему удалось проникнуть в эти глубины души и отличить подобные особенности?

− Если бы я знал ответы на эти вопросы… Как Моцарту удавалось быть Моцартом? Как Бетховену удавалось быть Бетховеном? Наверное, всё дело в даре свыше, гениальности…

Достоевский оказался очень чутким к тектоническим сдвигам человеческого духа, к сдвигам, которые происходили в культуре того времени. Он уловил то, что не улавливалось в такой степени, пожалуй, никем. Достоевский предчувствовал толчки, вулканические движения, которые приведут к извержениям уже в ХХ веке. В этом смысле он действительно пророк.

Ф. М. Достоевский. 1861. Фотография М. Б. Тулинова

Сетевое издание «Федор Михайлович Достоевский. Антология жизни и творчества»

− Как его воспринимают здесь, на родной земле? И есть ли отличия в восприятии его отечественным и зарубежным читателями?

− Сложный вопрос. С одной стороны, Россия – это часть большого европейского мира. И базовые матрицы восприятия культуры, смыслов, ценностей у нас общие. Что не отменяет, конечно, «лица необщего выраженья» у каждой из европейских культур, в том числе у русской.

Отечественный взгляд на Достоевского – двойственный. Он и общеевропейский, и специфический. Ведь и Достоевский французов отличен от Достоевского англичан или от Достоевского немцев.

Говоря о российском восприятии, можно выделить, пожалуй, большее внимание к метафизике и религиозно-спиритуальной составляющей художественного послания Достоевского, к тому, что связано с сугубо духовными смыслами. Тогда как западный взгляд больше ориентирован на психопатологическое у Достоевского, на его откровения в области чистого «психо». Неслучайно Достоевский оказал колоссальное влияние на Фрейда. Сам Зигмунд Фрейд считал «Братьев Карамазовых» наиболее великим романом в истории человечества. И признавался, что очень многое ему удалось сформулировать в базовых положениях своей теории, опираясь на Достоевского.

− Если в Европе популярны «Братья Карамазовы», то какое произведение популярно в России? «Бесы»?

− Россия все-таки имеет особый исторический опыт. Я имею в виду революцию. Конечно, в перспективе революционных событий отечественной истории ХХ века особым вниманием пользуется прогностика Достоевского именно в романе «Бесы». Он действительно постигает и те аспекты, которые потом отразятся в российской истории, и те аспекты, которые отразятся в истории человечества вообще, в опыте тоталитарных режимов и утопий ХХ-XXI веков.

Вообще «Бесы» удивительно современны. Как, собственно говоря, и вся романистика Достоевского. Она поражает своей пророческой актуальностью. Например, что такое международные террористические сети в современном мире, как не реализация тех положений, которые проговаривает Верховенский-младший в романе «Бесы»: о создании революционных пятерок как организационной основе террора? Роман «Бесы» − это своего рода учебник современного террора. Учебник, который, к сожалению, прочитали внимательно.

Природу современного терроризма нельзя понять без сознания глубинной связи с темой повязанности общим грехом, общей кровью. Напомню, что именно повязанность общей кровью, описываемая в романе «Бесы», − это основа сплачивания террористической ячейки.

Или комплекс Раскольникова – непосредственное предвестие демонстративного преступления, примеры которого мы видим и в современном мире. А «шигалевщина» – это код ко всем великим утопиям, в том числе к современным утопиям трансгуманизма нынешнего мира с его странноватыми и страшноватыми представлениями о преображении человека, базовых, нравственных ценностей. Слишком многое Достоевский предчувствует в своем творчестве, в том числе характерное и для нашего времени. Правда, по большей части это тяжелые и даже жуткие вещи.

− Отечественный исследователь Александр Борисович Криницын пишет о Достоевском так: «Прежде чем стать гениальным писателем, он стал гениальным читателем». Творчество каких писателей могло так повлиять на Достоевского?

− Александр Криницын абсолютно прав. Это несомненно так. С довольно ранних лет колоссальное влияние на Федора Михайловича оказал, во-первых, Пушкин. Существенно влияние Шиллера. Поэтика раннего Достоевского складывается в большой степени под влиянием французской литературы того времени. Здесь важен опыт знакомства с Бальзаком. «Евгения Гранде» – это тот текст Бальзака, который переводит молодой Достоевский. Буквально отрабатывает перо на этом переводе.

Для всего художественного мира писателя чрезвычайно существенна роль Сервантеса. «Дон Кихот» − это некий метаобраз, который проходит сквозь многие тексты Достоевского. Так, понимание сущности образа Мышкина немыслимо без проекции на «Дон Кихота» Сервантеса.

И это только часть имен, ими все не исчерпывается. Достоевский много читал. У него не было системного университетского гуманитарного образования, но он был человеком весьма образованным и жадно занимавшимся самообразованием. Показательно, с какой настойчивостью он просит присылать ему новые книги в ссылку. Причем, это серьезная литература. Это книги по античной истории, классической философии, по истории права. Достаточно широкий и даже респектабельный диапазон книжных интересов.

− Вы упомянули ссылку Достоевского и те достаточно драматичные в его жизни события, связанные с казнью, которые очень ломают душу человека, его восприятие окружающей действительности. Прослеживаются ли эти события в его творчестве?

− Знаете, Достоевский, конечно, поразителен. В том числе и тем, что он никогда не пытался никому выставить счета, связанные с этим тяжелейшим трагическим опытом осуждения на смертную казнь, а затем каторги и ссылки. Достоевский считал, что для него это важный опыт. Он был ему благодарен. И когда некоторые его знакомые нарочито оппозиционных взглядов взывали к его самосознанию обиженного самодержавием человека, Федор Михайлович неизменно их осаживал. Он считал, что для его души – это важнейший этап, без которого он просто не мог бы состояться как человек.

В этом смысле весь зрелый Достоевский выходит из опыта каторги, тюрьмы. Именно тогда Достоевский переживает религиозный перелом. Хотя и до того он атеистом не был. Но глубинно религиозным человеком, для которого центром мироздания, центром самосознания является Христос, чье представление о человеке целиком христоцентрично, он становится именно там, на каторге и в ссылке. А это, собственно говоря, основа всего позднего Достоевского.

− Вы неоднократно говорили, что творчество Достоевского остается актуальным всегда. В чем истинный секрет этой актуальности?

− Можно дать множество ответов. Я бы предложил один. Конечно, Достоевский реалист. Но неслучайно он настороженно относился к попыткам говорить о себе как о «реалисте», о собственной литературе как «реалистической». Он говорил о своем методе как об особом реализме, «реализме в высшем смысле». И этот реализм отличается от обычного реализма фактографии, изображения действительности, этакого ей подражания. С этой точки зрения Достоевский, в общем-то, не особо в действительности верен. Его зачастую упрекали в том, что у него ненатуральные герои, что это люди вечной лихорадки, что обычная жизнь в творчестве Достоевского – бесконечный скандал.

Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук

Так вот, Достоевский сильно ориентирован на почву каждодневной жизни, некий гумус прозаической реальности. Он черпает свои сюжеты из сора, из криминальной хроники, из газет, из рассказов о том, как по соседству мастеровой жену зарезал. Или какой-то студентишка с мансарды старуху убил. Вот этот «гумус» из газетных хроник он берет за основу сюжетов своих текстов. И дальше подвергает их такой возгонке, такой спиритуализации, что мы в конце концов получаем мистерию на основании криминальной хроники. Мистерию, которая превозмогает пределы времени и выходит к вечным смыслам.

Достоевский любил повторять, что он привязан к текущей действительности, но его интересует, прежде всего, не она, а «начала» и «концы». Глубинная, духовная предпосылка исходящего и его окончательное следствие там, за пределами времени, в вечности, в мире непреходящих смыслов, метафизической ясности, Истины.

− В произведениях Достоевского заметен некий живой образ Санкт-Петербурга. Складывается ощущение, что город живет своей жизнью и, возможно, даже подталкивает героев к решениям или действиям?

− Это несомненно так. Пространство у Достоевского, а уж особенно пространство Петербурга – живое, одушевленное начало. И именно это свойство позволяло некоторым ученым, в том числе академику Владимиру Николаевичу Топорову, говорить об особой мифопоэтической природе художественного мира Достоевского.

Что он имел в виду? В древних эпосах художественное пространство не нейтрально, оно обязательно ценностно нагружено и связано по смыслу с аксиологическими аспектами сюжета. Скажем, фундаментальная битва героя с антигероем возможна только в свободном, открытом пространстве. А переход от дня к ночи – это пространство переходное в ценностном смысле. Оно несет в себе переход от мира живых к миру мертвых. И переход от нормы поведенческой к нарушению нормы. Впрочем, это законы, по которым существуют мифопоэтические, архаические тексты в индоевропейской традиции начиная с древнейших эпосов, «Илиады» и «Одиссеи» Гомера и т.п.

Так вот, в большой степени тексты Достоевского устроены так же. Духовный кризис героя, ценностный, нравственный тупик его идеи сопрягается обычно с пребыванием в закрытом и искривленном пространстве. Именно в таком пространстве вызревают идеи Раскольникова. И напротив, выход к покаянию, к преодолению искушения, к очищению, к воскресению сопровождается перемещением на открытое пространство, на пространство площади, перекрестка и т.п. Это характерная особенность.

И, конечно, Достоевский очень чувствовал «душу» Петербурга. Он ее чувствовал сложно. Он ее чувствовал диалектично. Нельзя говорить о любви Достоевского к Петербургу. Петербург его пленяет и пугает. Он обволакивающий, родной и чудовищный. Он чувствует себя в нем очень неуютно. И заворожено вглядывается в это бесконечное пространство площадей, в эти перспективы. Это город, в котором раскрываются метафизические врата, в котором стирается грань между реальностью и потусторонностью. Город, в котором призраки могут прийти в наш мир. Пространство, где человек искушается духами иных пределов реальности. Это точка, где ад и рай сходятся с осязаемой действительностью. И в то же время, это город, который ему кажется нереальным, фантастическим, измышленным. В романе Достоевского «Подросток» герой говорит: «А что, как разлетится этот туман и уйдёт кверху, не уйдёт ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизкий город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне».

− Конечно, Достоевский не просто писатель, он – человек. Как и у всех нас, у него были свои слабости, пристрастия. При этом с личностью писателя связано множество мифов и легенд. Попробуем разобраться, что правда, а что вымысел. Был ли Достоевский страстным игроком?

− Да, несомненно. Его жанр – это рулетка. И именно за рулеточным столом в Европе он проигрывал колоссальные деньги. Это – не миф. Рулетка была его слабостью. Но он сам от этого страдал. Об этой мании, об этом бесе, который держит его душу, он рассказал в своем романе «Игрок». Тем самым пытаясь изжить эту страсть в себе. Долгое время не вполне получалось.

Однако ему очень повезло со второй женой Анной Сергеевной Сниткиной, которая снисходительно терпела эту слабость. Даже тогда, когда эта слабость являла себя довольно безжалостно по отношению к ней. На протяжении долгого времени они жили в тяжелых материальных условиях. И в какой-то момент Федор Михайлович все-таки сумел скопить необходимые средства и купил жене шубу. Он был очень горд. Для него это была такая радость, что он смог любимой жене сделать подобный подарок! Но потом снова не сдержался и проиграл подаренную шубу. Федору Михайловичу было очень стыдно. Но у Анны Сергеевны хватало внутренней мудрости, любви и снисходительности к этой страсти. Когда она замечала, что муж мечется в тоске, она смотрела ему в глаза и говорила: «Феденька, пойди, поиграй».

− Потрясающая женщина. Распространено также и другое мнение, что Достоевский страдал приступами шизофрении и раздвоением личности. Есть ли такая информация?

− Доподлинно нам известно одно. Он был эпилептиком. И надо сказать, что в истории культуры эпилепсия рассматривалась как священная болезнь. Считается, что эпилептиками были апостол Павел, пророк Магомет… В истории культуры эпилепсия – это болезнь особо одаренных душ, которым открываются внутренние врата в иное пространство, в запредельность, в другую реальность. То, как описан опыт переживания эпилепсии Достоевским осторожно подтверждает подобную, особую природу этой болезни. Но здесь я поставил бы точку. Все прочие попытки сформулировать диагноз − это спекуляции, на которую мы право не имеем. Медицинских, безусловных свидетельств в пользу чистой патологии Федора Михайловича нет.

Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук

− Распространенно мнение, что Достоевский часто работал по ночам. Насколько это верно?

− Да, работал по ночам, как и едва ли не большинство пишущих, как и ваш покорный слуга и большая половина сотрудников нашего института, наверное.

− Почему так? Днем много других дел?

− Да, конечно. К тому же Достоевский − визионер. Он действительно писатель лихорадочного духа. Ночное пространство, ночное время гораздо лучше располагает к тому, чтобы отдаваться творческой стихии.

− Есть мнение о том, что другие писатели не любили Достоевского. Верно ли это?

− В какой-то степени верно. На самом деле он был сложным человеком. Изломанный, издерганный, прошедший очень тяжелый опыт. Минуты на эшафоте в ожидании смерти стали сильным испытанием души. Настоящий огонь, из которого она не могла выйти не опаленной.

Он внутренне был сложен, надломлен, весь «в иголках». Если бы мы с вами встретились с ним в поезде в одном купе, нам, наверное, было бы даже не очень уютно ехать рядом. И вряд ли мы с вами смогли бы вести с ним приятную светскую беседу. Не такой он был. Иного типа человек. Его мир дисгармончный, это мир экстремумов, крайностей, бездн, а не гармонии, космоса, порядка. В конце концов это мир Света, но тяжкой ценой выстраданного и искупленного Света.

− А что насчет его творчества? Как его рассматривали другие писатели?

− Отношения с другими писателями складывались сложно. Например, с Тургеневым, с Некрасовым. Но это по большей части было связано с человеческими обстоятельствами. Так, Некрасов в начале творческого пути многое сделал для вхождения Достоевского в литературу. Но потом, когда они сблизились, Некрасов лучше рассмотрел его человеческие сильные и слабые стороны. Он даже высмеивал молодого Достоевского, что очень ранило честолюбивую душу Федора Михайловича.

С Тургеневым у Достоевского тоже сложились непростые отношения. Как известно, в романе «Бесы» образ Тургенева пародийно обыгрывается в образе писателя Кармазинова. Довольно хлестко и очень безжалостно. Но как бы ни дистанцировались от него как от человека, в общем, почти никто даже из его недругов не отрицал его гениальности.

− Кажется, что творчество Достоевского очень тяжеловесное, особенно для молодых людей, которые начинают изучать его в школе. Как людям, которые давно хотели познакомиться с творчеством Достоевского, начать его читать? С каких произведений?

− У меня нет однозначного ответа на эти вопросы. Для меня самого, еще молодого, «великое пятикнижие» − пять великих романов Достоевского («Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Идиот», «Подросток» и «Бесы» – прим. НР) – было захватывающим чтением, в которое я с головой нырял. Я вдруг попадал в настоящий мир. Мир тотальной лихорадки, мир экстремумов, огня и льда. Он был для меня истинным, настоящим. А то, что творилось вокруг, воспринималось как скудная тень реальности. Я в этом смысле благодарный читатель Достоевского. Именно потому, что еще в юности прочел это великое пятикнижие.

Юношеские души очень податливы, в том числе к художественному началу, которое выражено в великих романах Достоевского. Но я понимаю, что это не универсальное правило. Скажем, я не уверен, что «Преступление и наказание» – идеальный роман, с которого надо начинать знакомство с писателем. Хотя, конечно, с точки зрения смыслов, ценностей правильно, что он входит в школьную программу. И какие-то базовые постулаты − смысловые, идейные − в этом романе проще для усвоения, чем то, что мы с вами встречаем в «Бесах», в «Братьях Карамазовых», в «Идиоте», и даже в «Подростке». И тем не менее это достаточно «душный» роман, пусть и самый совершенный.

Мне, к примеру, было легче заходить к Достоевскому со стороны «Бесов» или «Братьев Карамазовых». Кто-то предлагает более простой путь, начинать с «Бедных людей». Он действительно проще. И в то же время может легче лечь на душу. А для кого-то это слишком слащаво, сентиментально.

Я сам встречал разные суждения. Готового ответа на вопрос, как нам сделать так, чтобы школьная программа не душила живую жизнь в литературе, у меня нет. Сегодня достаточно включить текст в школьный учебник по литературе, чтобы вызвать отторжение у нормального школьника. Школа скорее мешает любить литературу. И как из этого выходить, я правда не знаю. Возможно, стоит отказаться от формализации в системе оценок и отчетности. То есть базовое освоение литературного канона не привязывать к жесткой системе экзаменов.

− И последнее: в чем гений Достоевского?

− Берет фотографию из уголовной хроники и превращает ее в икону.